Сегодня: г.

Песчинка внутри смерча

Фото: Алексей Меринов

Подхваченная грозным Смерчем Песчинка негодовала:

— С какой стати вовлек меня самоуправный вихрь?! Я жила тихо-мирно, нежилась на пляже, не нарушала нормы правопорядка, меня пригревало Солнце, поливали Дожди, омывали Морские Воды — не всегда ласковые, но и штормовые не посягали на мою суверенность, им в голову не приходило грубо схватить, подбросить, ввергнуть в чуждую мне стихию, я пользовалась уважением — да-да, несмотря на малые размеры, — была окружена респектом, ибо из таких, как я, песчинок состоит громадный, естественный, веками формировавшийся природный ландшафт и огромная протяженность побережья!

Ответа не последовало. Хамский, вьющийся, крутящийся Столб волок Песчинку в неведомом для нее направлении, она подозревала — в открытый бушующий беспредел, в пучину, где, возможно, намеревался утопить. Надо было бороться. Песчинка кричала:

— Эй, стоеросовый! Бешеный! Что себе позволяешь! Возомнил вскружить мне голову непотребным буйством? А вот я не подчинюсь! На меня твоя эскапада не производит ни малейшего! Найду на тебя управу! Нас, песчинок, миллионы, миллиарды, ты — один-одинешенек. Велика фигура, да дура! Большой, набит лапшой! Вот что говорят о подобных тебе задаваках. Подниму на борьбу с твоим произволом неисчислимое воинство! Мы дадим правовую оценку твоему цинизму, нигилизму и возмутительному попранию индивидуальных особенностей! Почему не посовещался с коллективом, прежде чем затеял авантюру? С какой стати не считаешься с неволюнтаристским, противоположным твоему мнением?!

Смерч продолжал наглое, торжествующее, презирающее и попирающее каноны приличия шествие, втягивал в адский танец новые попадавшиеся на пути предметы, иной раз куда более крупные, весомые и внушительные, чем микроскопическая Песчинка. И они, эти разнокалиберные вынужденные попутчики ретивого самодура, тотчас превращались в покорных рабов, испуганно помалкивали, а то и подвякивали господину, хотя в процессе насильственного вращения крошились, ломались, теряли присущие им свойства и очертания.

Не такова была упрямая Песчинка.

— Ты обязан провести референдум, социологический опрос, извини за выражение, плебисцит, согласовать или хотя бы представить на обсуждение план намеченных тобой мероприятий!

Смерч, упоенный своим безальтернативным непререкаемым могуществом, утробно гудел; в этом, казалось, вселенском реве и вое тонкий голосок Песчинки тонул, будто в чреве Левиафана:

— Я лишь кажусь незначительной, но попробуй изыми меня из фундамента своего надстроечного существования — и рухнешь!

Тупой деспот ухал, крякал, хохотал, но вряд ли его буйное веселье было хоть отчасти сопряжено с обличительным, негодующе эмоциональным (демагогическим, надо признать) монологом хорохорящейся бедняжки. Смехотворность собственных притязаний становилась очевидна и ей самой. А вовлеченные в карусельную жуть и чудовищную вакханалию соседи вместо того, чтобы поддержать отважную бунтовщицу, одергивали ее, пинали, осаживали, змеино шипели: неосторожные выходки и абсурдные воззвания лишены перспективы и почвы (в прямом смысле, ибо твердь отсутствовала под ногами).

Немудрено посреди неистовой свистопляски, форс-мажора, кромешности утратить здравость, ослабить благородную боевитость, смириться. Однако Песчинка не собиралась сдаваться на милость варвара, не теряла присутствия духа и хранила присущую ей твердость. Эта твердость не раз ее выручала, когда на голову и плечи обрушивались принесенные пенистыми шквалами Камни, когда придавливали колеса массивных Вездеходов, когда наступала равнодушная человеческая Обувь. Увы, на сей раз приходилось констатировать: происходило непостижимое, слепая ураганная разбойничья сила крушила привычные каноны и не желала внимать разумным доводам.

В какой-то миг Песчинке показалось: рассудок покидает ее, сгущаются изнеможение и помрачение. Тщетно пыталась она сберечь логику посреди пляшущего сумасшествия и дать отпор невменяемому маньяку. Холодея, Песчинка догадывалась: его власть зиждется на одержимости, на пустоте, но это не влияет на разрастающееся бедствие. Смерч разухабисто, неистово, размашисто двигался поверх пресмыкательски стелющихся перед ним и под ним природных условий. Не обращал внимания на муляжные препоны и помехи, творил из них сообщнические подспорья. Покорные вассалы и штрейкбрехеры услужливо вливались в свиту свирепого совратителя, примыкали к победоносной трясущейся от страха армии, сторонились антагонистичной Песчинки, наушничали и открыто давали понять хозяину положения, что не одобряют отщепенческие настроения и хулы, которые им глубоко чужды. В дружном гвалте восхвалителей и прихлебаев тоненький ропот Песчинки мог быть воспринят еще одной угодливой арией, это угнетало ее: мало-мальски подпевательского и клевретского амплуа не следовало допустить ни при каких обстоятельствах. Ни йоты двусмыслицы, ни грана ошибочного толкования позиции противостояния! Может, лучше умолкнуть? Выждать, пока стихнут панегирики, осанны, раскаты и громы славословий, и уж потом завопить?.. Но эдак и впрямь окажешься пристяжной. Надрывая горло, что было мочи она орала, игнорируя вакханалию, издевки и насмешки, сыпавшиеся градом справа и слева. Унижение и попрание происходили (что особенно обидно) не на открытом ристалище, а в недрах мрачного башенного каземата, продолжавшего свой необъяснимый маневр.

— Во что втравливаешь? Чего добиваешься? — отчаивалась Песчинка, тратя последние крупицы сопротивляемости. — Какая твоя концепция, теория или, на худой конец, точка зрения? Изложи итоговую цель! Нормальным доходчивым языком. Нельзя ломить напропалую, наобум, нанося разор относительно уравновешенной гармонии!

Ее стенания превратились в шепот, в мольбу, обращенную неведомо кому. Она уже и сама не различала собственного лепета, погрязнув в зависимом, подчиненном, стиснутом невидимыми оковами заточении.

Затем — внезапно — пик хаотического пиршества сменился инерционной затухающей пробежкой на холостом ходу. Столб переломился, верхняя его часть накренилась и рухнула отработанной ступенью космического корабля. Обезглавленный колосс застыл и начал рассыпаться на мелкие частички — водяные, вещественные пылинки.

Так вот из чего состояла монументальная, до небес, колонна! Из праха!

В наставшей прискорбной тишине облегченный вздох Песчинки достиг внимания недавнего вершителя и погубителя ох скольких судеб. И дьявольский посланец преисподней устало откликнулся:

— Да, сломал шею, зато прокатился на славу… И не жаль, что принес удаль в жертву мелкоте и швали, не постигшей моего величия…

Он не договорил, его не стало.

А Песчинка, не подозревавшая, что говорила с призраком на разных языках, осталась собой, прежней. Всегдашней. Незаметной. Вечной.

Смертельная зависимость

— Не выключай меня, — взмолился Телевизор. — Сколько раз ты меня выключаешь, столько раз я переживаю смертельную агонию. И вместе со мной краткосрочно, но многократно умираешь ты.

Владелец говорившего на разные лады и разными голосами, демонстрировавшего нарядные картинки приспособления (к которому привык и на которое не особо обращал внимание) глубоко задумался: ведь прав одноглазый плоскоэкранный «ящик», ставший неотъемлемым органом не только квартирного, но и человеческого тела. Вырубив его, отсоединив от электросети, испытываешь нечто похожее на палаческую печаль… Пусть инквизиторская казнь свершается понарошку и сулит скорое воскресение, но выступаешь инициатором расторжения счастливо устоявшегося почти семейного союза, ощущаешь вину и горечь расставания с любимым партнером. Взаимосвязь обоюдно необходима! А ее превратили в односторонне используемый канал получения информации и удовольствий. Приходя домой со службы или пробуждаясь утром, привычно щелкаешь услужливым посредником (сутенером?) Пультом, и Спящая Красавица (аналог резиновой куртизанки) по мановению заказчика необидчиво оживает, перевоплощается в сладкоречивую Шахерезаду, начинает нескончаемую байду: поет, придыхает, дарит эрзац мазохистского наслаждения.

И Мобильник, чью жизнедеятельность Хозяин изредка прерывал, оказался столь же (если не больше!) интегрирован в повседневное бытие. Нужен как Рука, необходим как Нога.

Что говорить о Компьютере! Этот сложнейший (а с виду простенький, некапризный в управлении, державшийся подчеркнуто ненавязчиво) агрегат боялся прогневить своего Обладателя, лупившего по клавишам почем зря, щелкавшего мышью напропалую, мастрачившего деловые записки, справки и профессиональные заключения с вопиющими грамматическими ошибками — все сейчас так изъясняются! Но Компьютер стоически, терпеливо, молча (не то что занудная школьная училка) маркировал-выделял просчеты красным, подчеркивал несообразности прямыми и извилистыми линиями, предлагал варианты улучшения текста. Чувствовалось: умный механизм шурупит и хлопочет не только о реноме Повелителя, а и о своей планиде: тыча в нос косноязычием, окажешься на свалке.

И работящая Стиральная Машина незаменима. И Пылесос, без которого погрязнешь в залежах вредных взвесей. И от Посудомоечной приставки (эдакий аппендикс, гибрид Раковины и Водоносного Крана) не представлялось возможным отказаться безболезненно.

Врач, к которому обратился запаниковавший Пациент (опасавшийся превратиться в увитого шлангами Лаокоона), посоветовал вивисекцию.

Ужас охватил иждивенчески несамостоятельного Паникера и сроднившихся с ним обитателей его вотчины.

В тупиковой дилемме Здравый Смысл выбрал пожертвовать Врачом. Его отправили переквалифицироваться в мастера по ремонту бытовой техники.

По материалам: www.mk.ru

 
Статья прочитана 187 раз(a).
 

Еще из этой рубрики:

 

Здесь вы можете написать отзыв

* Текст комментария
* Обязательные для заполнения поля