Фото: Алексей Меринов
Казалось бы: дебютная режиссура популярнейшего Соколова, его альянс с начинающим драматургом — «интересное начинание, между прочим», говаривали персонажи «Созвездия козлотура», есть повод, не охаивая феномен с порога, поразмышлять о молодых (в те времена) смельчаках, отечественных производителях-создателях мельпоменного эксперимента. Проявить, что называется, государственную рачительность. Нет, навалились скопом — с понятной прозрачной целью: заклевать, ведь Андрей Соколов намеревался положить ту работу в основу своего эскизно намечаемого будущего театра. Угробить-разрушить крепкую постройку не удалось, но тень бросили, осадочек, как в анекдоте о пропавших и нашедшихся серебряных ложечках, остался. В том и смысл деятельности артели налетчиков-искусствоведов — ославить неугодных, зато другие, те, кого заушатели превозносили, обрели завидные театры, упрочили свои позиции, сами гонители, ничего не создавшие и не могущие создать (лишь «Шумим, братец, шумим!»), выстроили карьеры на загляденье, захватили карт-бланш в управлении культурой, погнали ее в нужную — на потребу заказчиков — сторону и получили в оплату удовлетворение личных амбиций, удостоились руководить освещением художественного процесса, воспитывать театральную поросль, сзывать международные форумы и фестивали. Чем заслужили? Что явили миру — помимо паразитирования на чужом?
Название «Койка», по мнению Ямпольской, неэстетично (а титул ее собственной (мемуарной?) книги «Гимн настоящей стерве…», посвященной теме поиска героиней подходящего постельного партнера, вероятно, представляется ей верхом утонченности и изящества), она толкует: «Если бы Андрей Яхонтов не отстал от жизни лет на двадцать, он бы понял, как безнадежно устарел его застойный рефлектирующий герой еще в момент творческого зачатия. (Ну и лексика! — А.Я.) Время полетов во сне и наяву, к счастью, миновало…».
Огорчу прямолинейную прокуроршу (и главную формировательницу государственного закона о культуре): время рефлексирующих персонажей не истечет и не закончится, чацкие и печорины в отличие от скалозубов всегда будут сомневаться (разумеется, не в тех пенатах, которые не место для дискуссий), отрицание отрицания не устареет, оно — как бы подоходчивее выразиться? — отличительная черта неплоскостного мировосприятия. А вот срок влиятельности матрон, даже если облечены в неприступные Думские доспехи и используют мужские ухватки при проталкивании себя в законодательный орган, короток. В подтверждение приведу бесхитростные цитаты: «…наверное, каждый мужчина должен пройти в своей жизни через (? — А.Я.) свинскую стадию, но, согласитесь, далеко не каждый пребывает в свинстве с рождения до гробовой доски. А иначе с кем бы мы жили?» Вот он — сакраментальный, сердцевинный, подспудно животрепещущий нерв гневных волнений: не «как жить?», а «с кем?», это и есть повод банальных «табу», а зато матрицу кубиков-событий пьесы, которые составляют жизнь каждого, она не разглядела — между тем детали этого конструктора могут складываться в любом порядке, от перемены слагаемых местами сумма не изменится. Что до «коечного», показавшегося охранительнице неэстетичным названия, распахну перед ней «Америку»: словечко «койка» не высокопарно, но многомерно и многосмыслово, подразумевает не только плотские утехи, а напоминает о том, что ложе, где предаемся любовным радостям, имеет тенденцию превращаться в больничную койку, а затем и смертный одр.
Обращу внимание: в качестве параллелей «Койке» перечисленные аналитики приводят замечательный фильм Мережко—Балаяна, публицистический опыт любимовской Таганки (Заславский упоминает о нем, естественно, не в пользу Соколова—Яхонтова), классическую «Жизнь человека» Леонида Андреева (Павлу Рудневу «Койка» навеяла именно это сравнение)… С чего столь высокие камертоны? Неужто на пустом месте? Культуртрегер Должанский в личном разговоре со мной хвалил пьесу и спектакль, но вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов. Впоследствии объяснил флюгерность тем, что желал шумихой взвинтить зрительский интерес. (Скажу апропо: «Койка» получила широкий позитивный отклик и без прихотливой помощи доброхота.) Растаптывающему хору противостояли многие — Марина Райкина, Элла Аграновская, Валентина Федорова, Андрей Максимов… Должанский исторг (свысока, с неумелой иронией и плохо скрытой издевкой): «Койка» посвящена проблемам полового воспитания. Но получилось-то не издевательски и не смешно, а с неизбывной завистью к тем, кому такое воспитание пошло впрок. Укор Должанского: усталый голос, которым я говорил о пьесе в радиоэфире, изобличает ментора — ему по сути нечего сказать (а говорить-то, коль вызвался, надо): ну какое тембр моего голоса имеет отношение к кулисам? Разве только то, что я безмерно устал от прикормленных чванливых театроведов.
Назначенный аж самим Мединским на должность ректора ГИТИСа Заславский в своей рецензии (жанр в данном случае обозначен весьма условно) рубит (мня себя истиной в последней инстанции?): «Мне не понравилось» — редкостный пример объективности. В его репортаже сочетаются жалоба на Губенко, предоставившего помещение в аренду труппе Соколова, и экономические выкладки о стоимости билетов плюс отчет о том, как его, Заславского, уговаривали посетить спектакль, а он не хотел, но смилостивился. Маловато собственно профессиональной фактуры, но — не беда — она с лихвой заменена статистикой. Тем не менее сквозь зубы мэтр признает: аншлаг. Вот бы и задался вопросом о причинах. Вместо этого рассусоливает с близсидящими зрителями: «Что заставило сюда явиться?» А свои-то соображения (хоть какие-то) имеются? Блин! Ну давайте расскажу в статье, как ехал в транспорте, стоял в пробке, посещал буфет, чем закусывал и сколько стоят бутерброды — и ведь нескрываемо ясно, что эксперту это куда интереснее, чем происходящее на подмостках, а в финале подытожу: «не понравилось». Что именно? Цены? Пирожки?
У Ямпольской песня — о ком-то, кто полагает себя драматургом, но драматургом не является, мнит себя режиссером, но ставить не умеет. А кем она сама себя полагает? А у Должанского какой голос? Ботинки и волосы — какого цвета? Давайте опустимся на естественно органичный для этих умников уровень огульщины.
Мою пьесу напутствовал в печать (она была опубликована в журнале «Современна драматургия») Леонид Зорин, куда больший авторитет, чем все, вместе взятые, вышеупомянутые энциклопедисты. И правильней было бы отмахнуться от завываний назойливых злопыхателей, унтеров пришибеевых, регулирующих культурный обиход (на манер дворника Василия Алибабаевича: «Сюда не ходи, туда ходи»), пушкинским: «Не оспаривай глупца…» Но гавканье подворотных мосек не безобидно.
После похорон Андрея Александровича Гончарова с его сыном Алексеем и Анастасией Ефремовой (дочерью Олега Николаевича) поехали ко мне. И задержались на несколько дней (комическая ситуация на траурном фоне: примкнувший к нам гость, уходя в ночи, по ошибке надел Настин строгий черный пиджак, в котором находились ключи от ее машины и от ее дома, в ожидании, когда рассеянный компаньон объявится, мы и зависли). Воспроизвожу ситуацию в деталях, потому что если бы не цепочка событий, не открылась бы подоплека творившейся вокруг «Койки» свистопляски.
Настя спросила: не против ли я визита ее давнего знакомого — Геннадия Дёмина. Я слегка удивился: Дёмин в опубликованной крупным изданием анкете-опроснике назвал «Койку» худшей постановкой сезона. Не преминул спросить беззастенчиво пришедшего: чем так уж плох спектакль? Звездный состав: Сергей Безруков, Анна Терехова, Наталья Щукина, Светлана Фролова… Не было ничего и никого хуже? Демин объяснял туманно: Соколов — больше актер, чем режиссер, ты — больше прозаик, чем драматург. Я настаивал на конкретизации. Выяснилось: постановку он не видел, назвать ее худшей велели устроители опроса.
Вот исток остервенелости своры церберов, якобы берегущих святые традиции театра и неколебимые устои морали, а на деле топчущихся на страже интересов (в том числе финансовых) своих нанимателей и покровителей, чутко улавливающих угрозы, исходящие от новой, независимой режиссуры и новой драматургии, не угождающей хозяевам театрального рынка.
Вижу в связи с грядущей премьерой «Люболи»: синклит воспевателей прекрасного типа Должанского, Заславского, Ямпольской, потирая ручонки, сбирается на шабаш и в булгаковском духе решает, что делать с нахальной вылазкой двух Андреев в приватизированный шариковыми мир искусства. («Уж мы их душили, душили, а не додушили…»). Науськанные шариковы продолжают верховодить на Лысой горе: всё, что им не по нраву (а не по нраву им неожиданное, не помещающееся в ограниченные стереотипными шорами черепные коробки), подвергают остракизму.
С нетерпением жду ваших откликов, заклятые друзья театра!
По материалам: www.mk.ru
